Минус Единица

Шестилетний полуголый Матюша, в одних трусах и сандалиях, сидел на корточках под черешней. На земле перед ним были разложены тесными рядами пятьдесят камешков. Он шептал: "Двенадцать!" И быстро откладывал в сторону двенадцать камешков. Немного подумав, говорил: "Тридцать восемь". И сосчитывал оставшиеся камешки, проверял себя. Он вычитал, складывал, умножал и делил камешки, раскладывая их на кучки. Это была его постоянная и любимая игра.

В другом конце садика, в тени густых акаций, бабушка варила варенье. Керосинка стояла на деревянном столе, врытом в землю. На керосинке - огромный эмалированный таз. Сладким абрикосовым духом тянуло оттуда.

Бабушка помешивала в тазу большой деревянной ложкой. Но вдруг она выронила ложку, и та погрузилась в пыхтящий и булькающий водоворот. Бабушка бросилась навстречу внуку:

- Что с тобой? Что?

Матюша бежал к ней, захлебываясь громким плачем.

- Как хватит за шею! Сразу! Я весь зачислился, зацифрился и не заметил, как она на меня садится! - с негодованием объяснил он сквозь слёзы.

- Ай-яй-яй! - Сама чуть не плача от жалости, бабушка разглядывала вздувшийся желвак на тонкой загорелой шейке: Матюшу укусила пчела.

С крыльца сбежала испуганная мама. Теперь двое обнимали, целовали и утешали ревущего мальчугана. Неторопливо спустился по ступенькам отец.

- Ничего, - сказал он, усмехаясь. - Будет цел. Если, конечно, вы не задушите его своими поцелуями.

- Папа! - обиженно закричал Матвей. - Я только хотел отнять от тридцати, как эта противная пчела в меня вцепилась! Может, она за то, что я ошибся? Я нечаянно хотел от тридцати отнять тридцать пять. Но ведь нельзя же! От тридцати тридцать пять - ничего не получится.

- Нет, получится, - спокойно сказал отец. - Минус пять получится.

- Степан! - Обнимая Матюшу за плечи, мама с укором посмотрела на папу. - Ему рано отрицательные величины.

Матвей вырвался из маминых рук. Он и про укус забыл.

- Ми-инус пять? - протянул он с удивлением. - Как так - минус пять?

- А вот так. После нуля как бы черта, за ней тоже числа, начиная с единицы, но уже отрицательные, с минусом. Понимаешь?

- Ну, куда это годится? - рассердилась бабушка. - У нас Матюша, того гляди, спятит. Сам говорит, что весь зацифрился!

- Ничего, - сказал отец. - У вас, дорогая Прасковья Егоровна, кажется, варенье подгорает.

- Вам всё "ничего". О господи, и ложка куда-то делась! - Бабушка засуетилась возле стола.

- Значит, если от девяти отнять десять, то будет минус единица? - спросил Матвей.

Отец кивнул.

- А от девяти отнять двадцать, будет минус одиннадцать?

- Конечно, - сказал отец.

- Ура! Ура! Ура! - воскликнул Матвей. В восторге он высоко подпрыгнул, потом быстро нагнулся, подхватил с земли щепку, изо всех сил запустил ею в стенку сарая.

Мама покачала головой:

- Сколько радости! Из-за чего? Умоляю, ты только интегральное исчисление ему не объясняй!

- Ничего, ничего, - сказал отец.

Он всегда говорил "ничего". Он всегда всех успокаивал, неторопливый, спокойный. Бабушка и мама смертельно боялись, что Матвей простудится, свалится с дерева или с забора, занозится, наколет ногу, утонет в море, что его укусит бешеная собака, малярийный комар, скорпион, сколопендра. А папа говорил "ничего".

Своё "ничего" он не сказал, когда вернулся из больницы, где маме сделали операцию. В это время Матвейке уже исполнилось восемь лет.

Бледный, с неживым лицом, отец стоял у стола. Он ударил по нему кулаком, сминая скатерть, и сказал: "Чёрт!" Бабушка рыдала и упрекала себя и папу за то, что они маму "пропустили", не убедили её сделать операцию раньше.

Матвей вышел на крыльцо и сел на ступеньки.

Тень от черешни лежала на земле, вытянутая, очень широкая. Вечерняя прохлада после дневного зноя была приятна. Матвей не хотел, чтобы что-нибудь было ему приятно, но невольно вдыхал лёгкий ветерок с удовольствием.

На невысокий каменный забор влез со стороны улицы соседский Петька. Весь чёрный от загара, а может быть и от грязи, он взгромоздился на забор вместе с железным ободом от бочки.

- У меня обруч, - сказал Петька. - Выходи на улицу, погоняем.

- У меня мама умирает, - сказал Матвей. - Ей поздно сделали операцию. Надо было год назад. Как минимум.

Петька похлопал глазами, лицо у него стало уважительное.

- Говорят, у твоей матери рак?

- Да, - ответил Матвей, слегка прищурив глаза и глядя вдаль, чтобы Петька его больше уважал. - У неё оказался страшный рак.

Петька помолчал, потом сказал полувопросительно, полуутвердительно:

- Значит, гонять обруч ты не пойдёшь...

Матвей пожал плечами: мол, что за вопрос!

Лязгнуло железо. Это Петька сбросил на тротуар свой обруч. Через минуту и сам он исчез.

Высоко над головой Матвея реяли ласточки. Лёгкими стрелками проносились они со звонким щебетом. Из-под крыльца вылез Минус Единица, лениво поднялся по ступенькам, виляя пушистым хвостиком, и привалился Матвею на ноги.

- Совсем ты плохо растёшь, - упрекнул его Матвей. Минус Единице исполнилось два года, а он всё был как щенок.

Пёсик посмотрел в лицо мальчику преданными глазами и виновато постучал хвостом по ступеньке.

- Ничего ты не понимаешь, - сказал ему Матвей.

В тот момент он не знал, что и сам понимает немногим больше, чем Минус Единица. Бездумно повторил он Петьке то, что услышал в бессвязных рыданиях бабушки, в разговоре её с отцом. На самом деле Матвей совсем не верил, что мама умирает. Мало ли чего болтают люди, да и бабушка всегда преувеличивает...

По-настоящему он не верил, что мама умерла, и тогда, когда её похоронили.

Хоронили маму из больницы. Отец не взял Матвея на кладбище. Матвей объелся слив, у него заболел живот, немножко поднялась температура. С ним пришла посидеть соседка. Соседка в столовой вязала кружево, а Матюша лежал в спальне и читал книгу. С кладбища папа привёз бабушку на такси. Когда вошли в дом, бабушке стало плохо. Вызвали неотложку. Матвей не спрашивал про маму и в эти минуты не думал о ней. Вытянув шею, он смотрел, как врач в белом халате делает бабушке укол.

Понял Матвей, что мамы больше нет, совсем-совсем нет, только оказавшись в интернате.